Обычай ставить елку на Новый год мы позаимствовали в Западной Европе. Этот факт считается хрестоматийной истиной. Но вот с автором традиции все не так просто. Есть исторический стереотип: Петр I, вводя новое летосчисление, из-за которого 1 января наступил не 7208, а 1700 год, заодно решил достойно отпраздновать реформу.

Вопреки стереотипу Петр I повелел украшать совсем не елки, а сосновые и можжевеловые ветви.

Самый цитируемый под Новый год исторический документ — петровский указ:

«По большим и проезжим улицам знатным людям и у домов нарочитых духовного и мирского чина перед вороты учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых и можжевеловых, а людям скудным каждому хотя по древцу или ветке на вороты или над храминою своею поставь».

Второй «поход» новогодней елки на Россию опять был предпринят из Германии. Но на этот раз — более успешный. В 1817 году великий князь Николай Павлович женился на прусской принцессе Шарлотте, крещеной в православии под именем Александра.

Аничков дворец был любимой резиденцией Великого князя Николая Павловича. Сюда он привез молодую жену в 1817 г. и прожил с семьей до восшествия на престол в 1825 г. Впоследствии, император подолгу бывал здесь, с удовольствием проводил время на придворных балах.

По просьбе своей супруги Николай I в 1819 году впервые поставил в Аничковом дворце огромную новогоднюю елку. В конце 1830-х Николай I лично организовал публичную елку, которая стала первой государственной. Таким образом, Николай I стал первым Российским Дедом Морозом, хотя саму эту традицию принес в Россию Петр I – основатель новой Российской столицы на Нильском меридиане, подчеркивающей вселенский (Космический) характер мистерии и территории. Именно в Санкт-Петербурге известные русские поэты и писатели начали осмысливать образ российского Деда Мороза.

Cогласно немецкой традиции, праздник ёлки считался днем детского семейного торжества. Первоначально она устраивалась в доме только для членов одной семьи и предназначалась детям. Интимность, домашность праздника с рождественским деревом поддерживалась и в русских домах.

Такие классические ёлки, в большинстве русских домов организовывались по более ли менее устойчивому сценарию. На первых порах присутствие в доме рождественского дерева ограничивалось одним вечером. Ёлка производила на детей очень сильное впечатление и приводила их в состояние крайнего возбуждения, радости, восторга. Ёлка готовилась взрослыми членами семьи и непременно в тайне от детей. В празднике в её честь были одновременно и предсказуемость, и сюрприз. Хотя по предыдущим годам дети знали, что ёлка у них непременно будет, перед каждым очередным праздником они все же сомневались «а будет ли на этот раз?».

Взрослые прилагали все усилия к тому, чтобы поддержать в детях сомнения и тем самым усилить интенсивность их переживания. Ожидание детьми очередного явления ёлки начиналось задолго до наступления Рождества. Этот день как никакой другой привлекал все помыслы детей. Нетерпение их возрастало с каждым днем. Когда же, наконец, наступал канун Рождества, им еще надо было дожить до вечера, а время, как казалось, тянулось вечно. Часы в этот день текли так медленно, так ужасно долго не смеркалось; рот отказывался есть. Пока дети, томясь и изнывая, ждали, когда же, наконец, наступит счастливейшая минута, взрослые занимались самым ответственным делом: накануне Рождества заранее купленное или заготовленное еловое дерево тайно от детей приносилось в лучшее помещение дома — в залу или в гостиную — устанавливалось на столе, а в последствии на пол и украшалось.

«Взрослые», — как вспоминает Анастасия Ивановна Цветаева, — «прятали от нас ёлку ровно с такой страстью, с какой мы мечтали её увидеть».

Входить детям в помещение, где устанавливалась ёлка, до специального разрешения строжайшим образом запрещалось.Их изолировали в детскую или в какую-либо другую комнату.

«Наверху нас запирают в гостиную, а мама с гостями уходит в залу зажигать ёлку», вспоминала Татьяна Львовна Сухотина-Толстая.

«Волнение наше было такое, что мы уже не можем сидеть на месте, двадцать раз подбегаем к двери и время кажется длинным-длинным», — Илья Львович Толстой.

Дети не могли видеть то, что делается в доме, но по всевозможным знакам они всячески стремились догадаться о происходящем за пределами их комнаты: прислушивались, подглядывали в замочную скважину или в дверную щель.

«Слышим приближающиеся из зала шаги мамы к гостиной двери. Обычно мы, все дети, ждали в соседней комнате пока двери не откроются и лакей Пётр в черном фраке и белых перчатках не заявит торжественно: «Милости просим».

Двери залы открывались и детей впускали в помещение с ёлкой. Этот момент раскрывания дверей упоминается во множестве мемуаров. Он был для детей долгожданным и страстно желанным мигом вхождения в ёлочное пространство, соединением с волшебным деревом.

«Наконец, все готово. Двери залы отпираются, из гостиной вбегаем мы».

«Вслед за этим двери отворяются на обе половинки, и нам позволено войти».

«Вечером вдруг распахивались двери, за которыми мы давно уже стояли в нетерпении.» Нам навстречу распахиваются высокие двухстворчатые двери и во всю их сияющую широту, во всю высь вдруг взлетающего вверх зала, до самого потолка, не существующего, — она».

Эффект, производимый на детей видом ёлки, для которого уже не было ни голоса, ни дыхания и от которой нет слов, описан многими мемуаристами.

«В первую минуту мы стоим в оцепенении перед огромной ёлкой — она доходит до самого потолка». «Ослепленные огнем десятка свечей, мы выливались из столовой весёлой гурьбой и на время замирали, не скрывая произведённого на нас впечатления».
«Представ перед детьми во всей своей красе, разукрашенная на самый блистательный лад, ёлка неизменно вызывала изумление, восхищение, восторг».
«И блестящая как солнце ёлка почти ослепила глаза всем».
«Как двери настежь открыли, так дети все ахнули».
После того, как проходило первое потрясение, следовала бурная реакция детей на ёлку: крики, ахи, визг, прыганье, хлопанье в ладоши и так далее.
«Дети закричали, заахали от радости».
«Дети с громкими криками радости прыгали и скакали около дерева».

Затем наступало тихое, интимное общение ребенка с ёлкой. Каждый из них любовался ею, рассматривал висящие на ней игрушки, разбирал свои подарки. В конце праздника наступала психическая разрядка. Доведенные до крайне  восторженного состояния дети получали ёлку в свое полное распоряжение. Они срывали с неё сласти и игрушки, разрушали, ломали и полностью уничтожали дерево, что породило выражения «грабить ёлку», «щипать ёлку», «рушить ёлку». Отсюда произошло и название самого праздника: «Праздник ощипывания ёлки».  

Детям предоставлялась полная свобода действий.

Они выпускали свои чувства наружу и, в этом отношении, разрушение ёлки имело для них психотерапевтическое значение после пережитого ими долгого периода напряжения. В тех случаях, когда такой разрядки не было, праздник часто заканчивался разочарованием, слезами, скандалами, долго не проходившим возбуждением

В конце праздника опустошённое и поломанное дерево выносили из залы и выбрасывали во двор.

Обычай устанавливать ёлку на рождественские праздники неизбежно претерпевал изменения. Издавна известен обычай подвешивать ёлочки или другие деревца к потолку (иногда макушкой вверх, иногда вниз)., потом ставили на стол. В тех домах, где позволяли средства и было достаточно места, уже в 1840-е годы вместо традиционно небольшой ёлочки начали ставить большое дерево: особенно ценились высокие, до потолка, ёлки, широкие и густые, с крепкой и свежей хвоей.

Вполне естественно, что высокие деревья нельзя было держать на столе, поэтому их стали крепить к крестовине (к “кружкам” или “ножкам”) и устанавливать на полу в центре залы или самой большой комнаты в доме. Переместившись со стола на пол, из угла в середину, ёлка превратилась в центр праздничного торжества, предоставив возможность детям веселиться вокруг неё, водить хороводы.

Стоящее в центре помещения дерево позволяло осматривать его со всех сторон, выискивать на нём как новые, так и старые, знакомые по прежним годам, игрушки. Можно было играть под ёлкой, прятаться за ней или под ней. Не исключено, что этот ёлочный хоровод был заимствован из ритуала Троицына дня, участники которого, взявшись за руки, ходили вокруг берёзки с пением обрядовых песен. Пели старинную немецкую песенку “О Tannenbaum, о Tannenbaum! Wie griim sind deine Blatter (“О рождественская ёлка, о рождественская ёлка! Как зелена твоя крона”), которая долгое время была главной песней на ёлках в русских семьях.

Происшедшие перемены изменили суть праздника: постепенно он начал превращаться в праздник ёлки для детей знакомых и родственников. С одной стороны, это было следствием естественного стремления родителей продлить “неземное наслаждение”, доставляемое ёлкой своим детям, а с другой — им хотелось похвалиться перед чужими взрослыми и детьми красотой своего дерева, богатством его убранства, приготовленными подарками, угощением.

Хозяева старались изо всех сил, чтобы “ёлка выходила на славу”, — это было делом чести. На таких праздниках, получивших название детских ёлок, помимо младшего поколения всегда присутствовали и взрослые: родители или сопровождавшие детей старшие. Приглашали также детей гувернанток, учителей, прислуги.

Со временем начали устраиваться праздники ёлки и для взрослых, на которые родители уезжали одни, без детей.

Первая публичная ёлка была организована в 1852 году в Петербургском Екатерингофском вокзале, возведенном в 1823 году в Екатерингофском загородном саду. Установленная в зале вокзала огромная ель “одной стороной… прилегала к стене, а другая была разукрашена лоскутами разноцветной бумаги”. Вслед за нею публичные ёлки начали устраивать в дворянских, офицерских и купеческих собраниях, клубах, театрах и других местах. Москва не отставала от невской столицы: с начала 1850-х годов праздники ёлки в зале Благородного московского собрания также стали ежегодными.

Несмотря на все возрастающую популярность елки в России, отношение к ней с самого начала не отличалось полным единодушием. Приверженцы русской старины видели в елке очередное западное новшество, посягающее на национальную самобытность. Для других елка была неприемлемой с эстетической точки зрения. О ней иногда отзывались с неприязнью как о » неуклюжей, немецкой и неостроумной выдумке», удивляясь тому, как это колючее, темное и сырое дерево могло превратиться в объект почитания и восхищения.

В последние десятилетия XIX века в России впервые стали раздаваться голоса в защиту природы и прежде всего лесов. А.П.Чехов писал: «Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи… Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее».

В печати прошла «антиелочная кампания», инициаторы которой ополчились на полюбившийся обычай, рассматривая вырубку тысяч деревьев перед Рождеством как настоящее бедствие.

Серьезным противником елки как иноземного (западного, неправославного) и к тому же языческого по своему происхождению обычая стала православная церковь. Святейший синод вплоть до революции 1917 года издавал указы, запрещавшие устройство елок в школах и гимназиях.

Не приняли елку и в крестьянской избе. Если для городской бедноты елка была желанной, хотя часто и недоступной, то для крестьян она оставалась чисто «барской забавой». Крестьяне ездили в лес только за елками для своих господ или же для того, чтобы нарубить их на продажу в городе. И «старичок», согласно известной песенке, срубивший «нашу елочку под самый корешок», и чеховский Ванька, в сочельник вспоминающий поездку с дедом в лес за елкой, привозили ее не для себя, а для господских детей. Поэтому вовсе не отражают реальности рождественские открытки начала XX века, сопровождаемые надписью «Мороз дедушка идет, / Вам подарочки несет» и изображающие Деда Мороза входящим в крестьянскую избу с елкой и с мешком подарков за плечами, где на него с изумлением смотрят ребятишки.

И все же елка вышла победительницей из борьбы со своими противниками.

Сторонники елки — многие педагоги и литераторы — встали на защиту «прекрасного и высокопоэтического обычая рождественской елки», полагая, что «в лесу всегда можно вырубить сотню-другую молодых елок без особенного вреда для леса, а нередко даже с пользой». Профессор петербургского Лесного института, автор книги о русском лесе Д.М.Кайгородов, регулярно публиковавший на страницах рождественских номеров газеты «Новое время» статьи о елке, уверенно заявлял:

«С лесом ничего не станет, а лишать детей удовольствия поиграть возле рождественского дерева жестоко».

Новый обычай оказался столь обаятельным, чарующим, что отменить его в эти годы так никому и не удалось.

К концу XIX столетия ёлка становится в России обычным явлением… Заготовка ёлок начиналась за неделю до Рождества. Для лесников и крестьян из пригородных деревень их продажа стала одним из сезонных заработков.

Продавались деревца в самых многолюдных местах: у гостиных дворов, на площадях, рынках. Ёлки предлагались на любой вкус: маленькие, разукрашенные искусственными цветами, ёлки-великаны, которые гордо высились во всей своей естественной красе, и никогда не видавшие леса искусственные ёлки-крошки, неестественно яркая зелень которых сразу же бросалась в глаза. Торговали ёлками и многие лавки — зеленные, молочные и даже мясные, где деревья выставляли у входа, часто уже поставленные на крестовины.
Широчайшее распространение в это время получает устройство благотворительных » ёлок для бедных» в народных домах, детских приютах. Организовывали их как разного рода общества, так и отдельные благотворители.

Превратившись в главный компонент зимних праздников, ёлка, таким образом, вошла в праздничную жизнь как одна из необходимых её составляющих. Ёлка стала восприниматься как один из необходимых элементов нормального детства.